И я вот, по моей кочующей жизни в России и за границей, много был знаком с разного рода писателями и художниками, начиная с какого-нибудь провинциального актера до Гете, которому имел честь представляться в качестве
русского путешественника, и, признаюсь, в каждом из них замечал что-то особенное, не похожее на нас, грешных, ну, и, кроме того, не говоря об уме (дурака писателя и артиста я не могу даже себе представить), но, кроме ума, у большей части из них прекрасное и благородное сердце.
Наконец, когда мы разочли, что поклажа наша, согласно словам комиссионера, должна была прибыть в Штетин, мы, в свою очередь, тронулись в путь. Надо правду сказать, этот путь, при тогдашних дилижансах да еще под дождем по грязному шоссе, представлял мало привлекательного. Из Штетина до Свинемюнде мы доехали на речном прусском пароходе под звуки весьма плохого оркестра, пилившего в угоду
русским путешественникам Варламовское «На заре ты ее не буди…».
Неточные совпадения
Для
путешественника (и в особенности
русского) подобного рода предприятия почти недоступны.
Особенно памятны мне стихи одного
путешественника, графа Мантейфеля, который прислал их Софье Николавне при самом почтительном письме на французском языке, с приложением экземпляра огромного сочинения в пяти томах in quarto [In quarto — латинское «in» значит «в», a «quarlus» «четвертый», инкварто — размер книги, ее формат в четвертую часть бумажного листа.] доктора Бухана, [Бухан Вильям (1721–1805) — английский врач, автор популярной в то время книги «Полный и всеобщий домашний лечебник…» На
русский язык переведена в 1710–1712 гг.] только что переведенного с английского на
русский язык и бывшего тогда знаменитою новостью в медицине.
Вагоны подкатились под навес станции; раздались крики разносчиков, продающих всякие, даже
русские, журналы;
путешественники завозились на своих местах, вышли на платформу; но Литвинов не покидал своего уголка и продолжал сидеть, потупив голову.
Если б он был ученый или, по крайней мере, сантиментальный
путешественник, то, верно бы, приостановился в селе Братовщине, чтоб взглянуть на некоторые остатки
русской старины.
Один мой знакомый, много покатавшийся на своем веку по России, сделал замечание, что если в станционной комнате на стенах висят картинки, изображающие сцены из «Кавказского пленника» или
русских генералов, то лошадей скоро достать можно; но если на картинках представлена жизнь известного игрока Жоржа де Жермани, то
путешественнику нечего надеяться на быстрый отъезд: успеет он налюбоваться на закрученный кок, белый раскидной жилет и чрезвычайно узкие и короткие панталоны игрока в молодости, на его исступленную физиономию, когда он, будучи уже старцем, убивает, высоко взмахнув стулом, в хижине с крутою крышей, своего сына.
Не говорим уж о том, что за важное значение имеют имена этих
путешественников для уразумения хода и характера
русской цивилизации.
«Так это сосед Ваньковских», — подумал я, а на первый взгляд он мне показался иностранцем. Я ожидал, что это какой-нибудь итальянский певец, музыкант или француз-путешественник, потому что в произношении его и в самых оборотах речи слышалось что-то нерусское, как будто бы он думал на каком-то иностранном языке, а на
русский только переводил.
К вечеру «преданный малый» привез его в гостиницу des Trois Monarques — а в ночь его не стало. Вязовнин отправился в тот край, откуда еще не возвращалось ни одного
путешественника. Он не пришел в себя до самой смерти и только раза два пролепетал: «Я сейчас вернусь… это ничего… теперь в деревню…»
Русский священник, за которым послал хозяин, дал обо всем знать в наше посольство — и «несчастный случай с приезжим
русским» дня через два уже стоял во всех газетах.
Вот что, например, рассказывает один
русский врач-путешественник о знаменитом Листере, творце антисептики: «Листер слишком близко принимает к сердцу интересы своего больного и слишком высоко ставит свою нравственную ответственность перед каждым оперируемым.
В своем роде это такое, если не большее, московское, и притом народное диво, как Иван Великий, Царь-колокол, Царь-пушка. Западные
путешественники и ученые последователи истории зодчества, очень чуткие относительно всякой самобытности, давно уже оценили по достоинству этот замечательный памятник
русского художества.
Но кроме этого интереса, обычного для всех заграничных
путешественников, пассажиры «Корнилова» были заинтересованы присутствием на их пароходе «невольного
путешественника» в лице красивого, статного, атлетически сложенного и щегольски одетого пассажира, ехавшего из Константинополя в сопровождении каваса
русского консульства — смуглого арнаута с ястребиным носом и необычайно длинными черными усами.
Таким-то посредничеством современное сильное развитие человечества на Западе находит в чуткой душе Иоанна отзыв, хотя и грубый, безотчетный, бессознательный, через дочь Палеолога, послов немецких и
русских, художников, лекарей,
путешественников.
Путешественники приближались к месту, где должна была состояться встреча
русской императрицы с облагодетельствованным ею польским королем Станиславом-Августом Понятовским.
Заметно было тотчас, что он приехал из России, как принято называть центральные
русские губернии. Этот
путешественник был Антон Михайлович Шатов.
Между тем некоторые сочинения по части раскола, явившиеся в последнее время (с 1857 г.), частью в журналах, частью отдельными книгами, доказали, что
русская публика жаждет уяснения этого предмета, горячо желает, чтобы путем всепросвещающего анализа разъяснили ей наконец загадочное явление, отражающееся на десятке миллионов
русских людей и не на одной сотне тысяч народа в Пруссии, Австрии, Дунайских княжествах, Турции, Малой Азии, Египте и, может быть, даже Японии [«
Путешественник в Опоньское царство», о раскольнической рукописи первых годов XVIII столетия.].
Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о
русской столице, не только как спрашивает любознательный
путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как
русский, должен быть польщен этою любознательностью.